Зарегистрирован: Nov 11, 2011 Сообщения: 488 Откуда: Petropolis
Добавлено: Вт Мар 13, 2012 1:44 am Заголовок сообщения: Льюис и Толкин: «Мифопоэйя» и её история
Я некоторое время назад, при участии Марии Семенихиной, подготовил для сайта Tolkien.Ru подоборку материалов о разговоре Дж.Р.Р. Толкина и К.С. Льюиса, произошего в Модлин-колледже Оксфордского университета вечером 19 сентября 1931 года, в результате которого Льюис стал христианином. Сегодня я размещаю этот материал здесь, в несколько переработанном и дополненном варианте, с учётом специфики форума.
Поэма Дж.Р.Р. Толкина «Мифопоэйя» в переводе Сергея Степанова. Впервые она была опубликована в журнале Толкиновского Общества Санкт-Петербурга «Палантир» (№ 4, 1997). Биография Дж.Р.Р. Толкина, написанная Хамфри Карпентером, – в переводе Анны Хромовой, а эссе Дж.Р.Р. Толкина «О волшебных сказках» – в переводе Светланы Лихачёвой. Все остальные переводы для данной публикации выполнены Марией Семенихиной. Примечания к текстам мои, если не указано иное.
Начну я с пространной цитаты из уже ставшей классической биографии Дж.Р.Р. Толкина, опубликованной Хамфри Карпентером, извлечения из которой я ранее уже => размещал на форуме.
Цитата:
В Толкине Льюис нашел человека, наделенного и остроумием, и ярким интеллектом, который при этом был убежденным христианином. В первые годы их дружбы Толкин не раз просиживал по многу часов в одном из по-спартански простых кресел Льюиса посреди большой гостиной в его комнатах в новом здании Модлин-Колледжа, в то время как Льюис, сжимая в тяжелом кулаке чубук своей трубки и вздымая брови из-за облака табачного дыма, расхаживал по комнате взад-вперед, то говоря, то слушая, внезапно разворачиваясь на каблуках и восклицая: «Distinguo, Толлерс! Distinguo!» – когда его собеседник, тоже весь окутанный табачным дымом, делал чересчур радикальное утверждение. Спорить Льюис спорил, но все больше склонялся к мысли, что Толкин прав. К лету 1929 года он уже исповедовал теизм, простейшую веру в бога. Однако христианином еще не был.
Обычно его споры с Толкином происходили утром по понедельникам. Поговорив часок-другой, друзья отправлялись попить пивка в ближайший паб в гостинице «Восточные ворота». Но 19 сентября 1931 года они встретились в субботу вечером. Льюис пригласил Толкина на обед в Модлин-Колледж. За обедом присутствовал и другой гость Льюиса, Хью Дайсон, с которым Толкин впервые познакомился в Эксетер-Колледже в 1919 году. Дайсон теперь преподавал литературу в университете Рединга и часто бывал в Оксфорде. Хью был христианином и к тому же отличался лисьей хитростью. После обеда Льюис, Толкин и Дайсон вышли подышать свежим воздухом. Ночь выдалась ветреная, однако же они не спеша побрели по Эддисонз-Уолк, рассуждая о назначении мифа. Льюис теперь уже верил в бога, однако же никак не понимал, в чем состоит функция Христа в христианстве. Ему не удавалось постичь значения распятия и Воскресения. Льюис говорил друзьям, что ему необходимо вникнуть в смысл этих событий – как писал он позднее в письме, «уразуметь, как и чем жизнь и смерть Кого-то Другого (кто бы ни был этот другой), жившего две тысячи лет тому назад, могла помочь нам здесь и сейчас – разве что его примером».
Время шло к полуночи, а Толкин и Дайсон убеждали Льюиса, что его притязания совершенно неправомерны. Ведь идея жертвоприношения в языческой религии восхищает и трогает его – и действительно, идея умирающего и воскресающего бога волновала воображение Льюиса с тех самых пор, как он впервые прочел историю о гермайском боге Бальдере. А от Евангелий (говорили Толкин с Дайсоном) он почему-то требует большего: однозначного смысла, стоящего за мифом. Жертвоприношение в мифе он принимает как есть, не требуя объяснений – так почему бы не перенести это отношение на истинную историю?
– Но ведь мифы – ложь, пусть даже ложь посеребренная, – возражал Льюис.
– Нет, – ответил Толкин, – мифы – не ложь. И, указав на большие деревья в Модлин-Гроув, чьи ветви раскачивались на ветру, привел другой аргумент.
– Ты называешь дерево деревом, – сказал он, – не особенно задумываясь над этим словом. Но ведь оно не было «деревом», пока кто-то не дал ему это имя. Ты называешь звезду звездой и говоришь, что это всего лишь огромный шар материи, движущийся по математически заданной орбите. Но это всего лишь то, как ты ее видишь. Давая вещам названия и описывая их, ты всего лишь выдумываешь собственные термины для этих вещей. Так вот, подобно тому, как речь – это то, что мы выдумали о предметах и идеях, точно так же миф – это то, что мы выдумали об истине.
Мы – от Господа, – продолжал Толкин, – и потому, хотя мифы, сотканные нами, неизбежно содержат заблуждения, они в то же время отражают преломленный луч истинного света, извечной истины, пребывающей с Господом. Воистину, только благодаря мифотворчеству, только становясь «со-творцом» и выдумывая истории, способен Человек стремиться к состоянию совершенства, которое было ведомо ему до Падения. Наши мифы могут заблуждаться, но тем не менее они, хотя и непрямыми путями, направляются в истинную гавань – в то время как материальный «прогресс» ведет лишь в зияющую пропасть, к Железной Короне силы зла.
Выражая эту веру во внутреннюю истинность мифологии, Толкин предъявил основу своей авторской философии, кредо, на котором держится «Сильмариллион».
Льюис выслушал и Дайсона, который подкреплял слова Толкина собственными рассуждениями. «То есть вы хотите сказать, – уточнил Льюис, – что история Христа – попросту истинный миф, миф, который влияет на нас подобно всем прочим, но в то же время произошел на самом деле! Тогда, сказал он, я начинаю понимать…»
Наконец ветер загнал всех троих под крышу, и они проговорили в комнатах Льюиса до трех часов ночи, после чего Толкин отправился домой. Льюис с Дайсоном проводили его по Хай-Стрит, а потом принялись бродить взад-вперед по галерее Нового Здания колледжа. Они разговаривали, пока небо не начало сереть.
Через двенадцать дней Льюис написал своему другу, Артуру Гривзу: «Я только что перешел от веры в Бога к более определенной вере в Христа – в христианство. Объяснить постараюсь потом. Очень важную роль в этом сыграл мой длинный ночной разговор с Дайсоном и Толкином».
А тем временем Толкин, проводя письменные экзамены в Экзаминейшн-Скулз, сочинял длинную поэму, куда должно было войти все то, что он говорил Льюису. Поэму он назвал «Мифопоэйя», то есть «творение мифов». А в дневнике он записал: «Дружба с Льюисом искупает многое и, помимо радости и утешения, приносит мне большую пользу от общения с человеком порядочным, отважным, умным – ученым, поэтом и философом – и к тому же теперь, после длительного паломничества, наконец-то любящим Господа нашего».
К.С. Льюис и Дж.Р.Р. Толкин, 1930-е гг.
Написанную для Льюиса поэму «Мифопоэйя», которую упоминает Х. Карпентер, можно с полным правом назвать жизненным кредо Толкина. Но сначала её история. Опубликовал «Мифопоэйю» в 1988 г. Кристофер Толкин, сын писателя. Он пишет:
Цитата:
В эссе «О волшебных сказках» отец процитировал «коротенький отрывок из письма, некогда написанного мной человеку, который называл миф и волшебную сказку “ложью”; хотя надо отдать ему должное, он по доброте душевной и в силу непонимания называл сочинительство волшебных сказок “нашёптыванием лжи сквозь Серебро”». (1) Процитированный фрагмент начинается так:
«О сэр! Хоть человек и отчуждён,
Не вовсе пал и умалился он».
Среди рукописей «Мифопоэйи» нет и следа «стихотворного послания» подобного рода; существует семь вариантов стихотворения, но ни один из них не имеет формы личного обращения; действительно, первые четыре варианта начинаются со слов «Он к дереву», а не «Ты к дереву» (и заглавие самой ранней версии было «Низомиф, (2) или длинный ответ на краткий вздор»). Поскольку слова «Сколь человек отложенным ни был» зависят от предыдущих строк («Сердца людей из лжи не до конца / Внимая Мудрость Мудрого Отца») и так как весь фрагмент с небольшими изменениями восходит к самой ранней версии, то очевидно, что «письмо» – только уловка.
«Человеком, который называл миф и волшебную сказку ложью», был К.С. Льюис. В пятой версии «Мифопоэйи» (в которой начальными словами вместо «Он к дереву» стали «Ты к дереву») отец написал «Дж.Р.Р.Т. – для К.С.Л.», а также в шестой, прибавив «Philomythus Misomytho». К окончательному варианту он прибавил два примечания на полях, (3) первое из которых (напротив слова «к дереву» в начальной строке) касается «воображаемой мизансцены» стихотворения:
«Деревья выбраны, потому что они одновременно и классифицируемы, и бесчисленно индивидуальны; но так же можно сказать и о других вещах – поэтому я скажу: еще и потому, что я их замечаю чаще, чем большинство других вещей (гораздо чаще, чем людей). В любом случае, воображаемая декорация для этих строк – вечерние роща и аллеи Модлина».
В «Биографии» Дж. Р. Р. Толкина (Allen & Unwin, 1977, с. 146–148) Хамфри Карпентер установил, что это был за случай, который привел к написанию «Мифопоэйи». Вечером 19 сентября 1931 г. К. С. Льюис пригласил моего отца и Хьюго Дайсона отобедать в Модлин-Колледже, и потом они гуляли в окрестностях колледжа и беседовали, как написал тремя днями позже К. С. Льюис своему другу Артуру Гривзу, (4) о «метафоре и мифе – и нас прервал порыв ветра, который так внезапно возник в теплом тихом вечернем воздухе и обрушил на землю так много листьев, что нам показалось, будто пошел дождь. Мы все затаили дыхание, и те двое восприняли экстаз подобного явления почти так же, как воспринял бы и ты». В следующем письме Гривзу (18 октября 1931 г.) (5) Льюис изложил идеи, которые были высказаны Дайсоном и отцом относительно «истинного мифа» истории Христа, и в «Биографии», а также более подробно – в «Инклингах» (Allen & Unwin, 1978, с. 42–45), Хамфри Карпентер изображает спор, шедший тем вечером, исходя из писем Льюиса и основного направления доводов в «Мифопоэйе».
Второе примечание на полях окончательного текста тоже удобно привести здесь, хотя оно объяснительное и не касается истории стихотворения. Отсылка здесь к восьмой строке девятого фрагмента («дважды совращённых совращать»): «Дважды совращённых – так как возврат к земному благосостоянию как единственная цель – это один соблазн, но и эта цель достигается неверным путем и извращается».
Одновременно с этими примечаниями отец прибавил в конце рукописи: «Написано в основном в Экзаминейшн-Скулз во время надзора за экзаменующимися».
Текст «Мифопоэйи», напечатанный здесь – точная передача окончательной версии по рукописи. Хотя история текста сложна в деталях, можно сказать, что изменения в стихотворении от варианта к варианту во всех семи случаях касались в основном длины. В более ранних формах оно было намного короче, не хватало фрагмента текста, начинающегося со слов «Блажен» и кончающегося строкой «я золотого не сложу жезла».
Примечания:
Цитата:
(1) Слова «breathing a lie through silver», как и «breathed through silver» в посвящении к «Мифопоэйе», по всей видимости, являются аллюзией на строку из стихотворения Р. Браунинга «Ещё одно слово»: He who blows through bronze may breathe through silver. Букв. «Тот, кто дует в бронзу (т.е. играет на трубе), может и дышать сквозь серебро (т.е. играть на флейте)». Иными словами, поэт волен творить как в эпических, так и в лирических жанрах.
(2) В оригинале Nisomythus – вероятно, от лат. nitor, причастие прошедшего времени – nisus: опираться, восходить, подниматься, стремиться, перен. – стараться доказать. (Примечание переводчика)
(3) Эти примечания можно датировать ноябрем 1935 г. или позже, но они были вписаны в текст рукописи после завершения текста стихотворения. (Примечание автора)
(4) Джозеф Артур Гривз (Joseph Arthur Greeves, 1895–1966), друг детства Льюиса, отношения с которым писатель поддерживал всю жизнь.
(5) Эти письма были опубликованы в They Stand Together: The Letters of C. S. Lewis to Arthur Greeves (1914–1963), ed. by Walter Hooper, Collins, 1979 (с. 421, 425–428). Благодарю Хамфри Карпентера за помощь в этом вопросе. (Примечание автора)
Модлин-колледж Оксфордского университета и его окрестности.
Письма Артуру Гривзу являются ценнейшим и уникальным источником, позволяющим увидеть события того времени глазами самого Льюиса, так что не перевести их было бы преступлением:
Цитата:
22 сентября 1931 г.
Не смог тебе написать в прошлое воскресенье, потому что у меня на выходных был гость – некий Дайсон, (1) преподаватель английского языка в Редингском университете. Я вижусь с ним, пожалуй, раза четыре-пять в год и начинаю уже считать его одним из моих друзей второго разряда – то есть не таким, как ты или Барфилд, (2) но на одном уровне с Толкином или Макфарлейном. (3)
Мы заночевали у меня в Колледже (4) – я остался там, чтобы мы могли проговорить до глубокой ночи, что дома нам вряд ли удалось бы. Толкин тоже пришел и не уходил до трех часов ночи; а проводив его через маленький служебный выход к Модлин-бридж, (5) мы с Дайсоном нашли еще много что сказать друг другу, бродя взад-вперед по галерее Нового здания, (6) так что спать легли не раньше четырех. Это была действительно памятная беседа. Мы начали (на аллее Аддисона (7) сразу после обеда) с метафоры и мифа – и нас прервал порыв ветра, который так внезапно возник в теплом тихом вечернем воздухе и обрушил на землю столько листьев, что нам показалось, будто пошел дождь. Мы все затаили дыхание, и те двое восприняли экстаз подобного явления почти так же, как воспринял бы и ты. Дальше мы говорили (у меня в комнате) о христианстве – то был хороший, долгий и убеждающий разговор, в ходе которого я многому научился; обсуждали разницу между любовью и дружбой – и под конец вернулись к поэзии и книгам.
1 октября 1931 г.
Вся «доброта» [homeliness] (к.-рая была твоим главным уроком для меня) была введением в христианскую добродетель любви и милости. Мне сейчас иногда удается войти в состояние, в к.-ром я думаю обо всех моих врагах и могу честно сказать, что я нахожу в них всех нечто, достойное любви (даже если это всего лишь чудаковатость); и путь, к. рым я этого достиг – в основном твоя идея «доброты». С другой стороны, вся «странность» (что было моим уроком тебе) оказалась лишь первым шагом в более глубокие тайны.
Насколько глубокие – я начинаю понимать только сейчас: ибо я только что перешел от веры в Бога к определенной вере в Христа – в христианство. Я попробую объяснить это тебе в другой раз. Этому немало поспособствовал мой долгий ночной разговор с Дайсоном и Толкином
18 октября 1931 г.
Дайсон и Толкин растолковали мне вот что: встретив идею жертвоприношения в языческой легенде, я не возражаю против нее нисколько; опять же, если я встречаю идею бога, приносящего себя самого в жертву себе же (см. цитату напротив титульного листа «Даймера» (8)), мне она очень нравится и непостижимым образом трогает; далее, идея умирающего и оживающего бога (Бальдр, Адонис, Вакх) точно так же трогает меня, если я ее встречаю где-нибудь за пределами Евангелий. Причина в том, что в языческих историях я готов ощутить миф как нечто глубокое и заставляющее думать о смыслах, недоступных моему разумению, даже если я и не могу высказать в холодной прозе, «что это значит».
Что же касается истории Христа, то это лишь истинный миф – миф, действующий на нас так же, как и прочие, но с той громадной разницей, что это происходило на самом деле; и так его и надо воспринимать, помня, что это миф Бога, в то время как другие – мифы людей, т. е. языческие истории – это Бог, выражающий Себя через разум поэтов, использующих те образы, которые Он в них заложил, в то время как христианство – это Бог, выражающий Себя через то, что мы называем «реальные вещи». Следовательно, это правда, но не в смысле того, что это «описание» Бога (чего не вместил бы ни один ограниченный разум), но в смысле того, что это способ, который избирает (или может избрать) Бог, чтобы сделать нас способными Его воспринять. (9) «Доктрины», которые мы выводим из истинного мифа, конечно, менее истинны: они – перевод на язык наших идей и понятий того, что Бог уже выразил языком более соответствующим, а именно – через реальное воплощение, распятие и воскресение. Означает ли это веру в христианство? В любом случае, теперь я уверен, что: а) к этой христианской истории следует подходить, в каком-то смысле, так же, как я подхожу к другим мифам; б) она крайне важна и значима. Я также почти уверен в том, что она произошла на самом деле.
Примечания:
Цитата:
(1) Генри Виктор Дайсон Дайсон (Henry Victor Dyson Dyson, 1896–1975), британский литературовед, специалист по творчеству У. Шекспира. Преподавал в Редингском университете (Беркшир), затем в Мертон-колледже Оксфордского университета. Член клуба «Инклингов».
(2) Оуэн Барфилд (Owen Barfield, 1898–1997), британский филолог и писатель. Член клуба «Инклингов». Его приёмной дочери, Люси Барфилд, Льюис посвятил свою повесть «Лев, колдунья и платяной шкаф».
(3) Кеннет Брюс Макфарлейн (Kenneth Bruce McFarlane, 1903–1966), британский историк-медиевист, преподавал в Модлин-колледже Оксфордского университета в 1927–1966 гг.
(4) Модлин-колледж Оксфордского университета, в котором в 1925-1954 гг. преподавал Льюис.
(5) Мост через реку Черуэлл рядом с колледжем.
(6) В Новом здании Модлин-колледжа, где селились в основном преподаватели, Льюис занимал несколько комнат.
(7) Аллея Аддисона (Addison’s Walk) за речкой Черуэлл была любимым местом прогулок преподавателей и студентов колледжа. Названа в честь Джозефа Аддисона (1672–1719), преподававшего некогда в Модлин-колледже.
(8) В эпиграфе к поэме Льюиса «Даймер» (1926) сказано: «Nine nights I hung upon the Tree, wounded with the spear as an offering to Odin, myself sacrificed to myself». Эти слова являются прозаическим переводом фраг-мента из эддической поэмы «Речи Высокого». В русском переводе А. Корсуна: «Знаю, висел я / в ветвях на ветру / девять долгих ночей, / пронзённый копьем, / посвящённый Одину, / в жертву себе же…».
Аллея Аддисона, на заднем плане Башня Модлин-колледжа.
Цитата:
Мифопоэйя
Посвящается полагающему, что коль
скоро в мифах далеко не все правда,
то, стало быть, они не стоят никакого
внимания, даже если это «ложь,
пропетая серебряною трубой».
Филомиф – Мизомифу
Ты к дереву относишься прохладно:
Ну дерево, растёт себе и ладно!
Ты по земле шагаешь, твёрдо зная,
что под ногами просто твердь земная,
что звёзды суть материи обычной
комки, по траектории цикличной
плывущие, как математик мыслил,
который всё до атома расчислил.
А между тем, как Богом речено,
Чей Промысел постичь нам не дано,
как будто без начала и конца,
как свиток, разворачивается
пред нами Время, – и не внять в миру нам
таинственным его и странным рунам.
И перед нашим изумлённым глазом
бессчётных форм рои проходят разом, –
прекрасные, ужасные фантомы,
что нам по большей части незнакомы,
в которых узнаём мы иногда
знакомое нам: дерево, звезда,
комар, синица, камень, человек…
Задумал Бог и сотворил навек
камнеобразность скал и звёзд астральность,
Теллур земли, дерев арбореальность;
и люди из Господних вышли рук –
гомункулы, что внемлют свет и звук.
Приливы и отливы, ветер в кронах,
медлительность коров, сок трав зелёных,
гром, молния, и птиц стремленье к свету,
и гад ползучих жизнь и смерть – всё это
Всевышнему обязано зачатьем
и Божией отмечено печатью.
При всём при том в мозгу у нас оно
отражено и запечатлено.
Но дерево не «дерево», покуда
никто не увидал его как чудо
и не сумел как «дерево» наречь, –
без тех, кто раскрутил пружину-речь,
которая не эхо и не слепок,
что лик Вселенной повторяет слепо,
но радованье миру и сужденье
и вместе с тем его обожествленье,
ответ всех тех, кому достало сил,
кто жизнь и смерть деревьев ощутил,
зверей, и птиц, и звёзд, – тех, кто в темнице
засовы тьмы подтачивает, тщится
из опыта предвестие добыть,
песок значений моя, чтоб намыть
крупицы Духа, – тех, кто стал в итоге
могучими и сильными, как боги, –
кто, оглянувшись, увидал огни там
эльфийских кузниц, скованных гранитом,
и увидал на тайном ткацком стане
из тьмы и света сотканные ткани.
Тот звёзд не видит, кто не видит в них
живого серебра, что в некий миг,
цветам подобно, вспыхнуло в музыке,
чьё эхо на вселенском древнем лике
поднесь не смолкло. Не было б небес –
лишь вакуум! – когда б мы жили без
того шатра, куда вперяем взоры
на шитые эльфийские узоры;
негоже землю нам воспринимать
иначе, чем благую Первомать.
Сердца людей из лжи не до конца.
Внимая Мудрость Мудрого Отца,
сколь человек отложенным ни был
днесь от Него, Его он не забыл
и не вполне отпал и извратился.
Быть может, благодати он лишился,
но не утратил прав на царский трон –
и потому хранит поныне он
лохмотья прежней княжеской одежды
как память о былом и знак надежды.
В том царственность, чтобы владеть всем миром
в твореньи и не почитать кумиром
Великий Артефакт. И наконец,
ведь человек, хоть малый, но творец! –
Он призма, в коей белый свет разложен
и многими оттенками умножен
и коей сотни форм порождены,
что жить у нас в мозгу насаждены.
Хоть гоблинами с эльфами в миру
мы населяем каждую дыру
и хоть драконье семя сеем мы,
творя богов из света и из тьмы, –
то наше право! – ибо сотворяя,
творим, Первотворенье повторяя.
Конечно, все мечты суть лишь попытки –
и тщетные! – избегнуть страшной пытки
действительности. Что же нам в мечте?
Что эльфы, тролли? Что нам те и те?
Мечта не есть реальность, но не всуе
мы мучаемся, за мечту воюя
и боль одолевая, ибо мы
сим преодолеваем силы тьмы
и зла, о коем знаем, что оно
в юдоли нашей суще и дано.
Блажен, кто в сердце злу не отвечает,
дрожит, но дверь ему не отпирает
и на переговоры не идёт,
но, сидя в тесной келье, тихо ткёт
узор, злащённый стародавним словом,
которое под древней Тьмы покровом
давало нашим предкам вновь и вновь
покой, надежду, веру и любовь.
Блажен, кто свой ковчег, пусть даже хрупкий,
построил и в убогой сей скорлупке
отправился в неведомый туман
до гавани безвестной в океан.
Блажен, кто песню или миф творит
и в них о небывалом говорит,
кто вовсе не забыл о страхах Ночи,
но ложью не замазывает очи,
достатка не сулит и панацеи
на островах волшебницы Цирцеи
(не то же ль рай машинный обещать,
что дважды совращённых совращать?).
Пусть впереди беда и смерть маячат, –
Они в глухом отчаяньи не плачут,
не клонят головы перед судьбой,
но поднимают песнею на бой,
в день нынешний и скраденный веками
вселяя днесь неведомое пламя.
Хочу и я, как древле менестрель,
петь то, чего не видели досель.
Хочу и я, гонимый в море мифом,
под парусом уйти к далёким рифам,
в безвестный путь, к неведомой земле,
что скрыта за туманами во мгле.
Хочу и я прожить, как тот чудак,
что, золота имея на пятак
(пусть не отмыто золото от скверны
и прежние пути его неверны!),
запрятывать в кулак его не станет,
но профиль короля на нём чеканит
и на знамёнах вышивает лики
и гордый герб незримого владыки.
А ваш прогресс не нужен мне вовеки,
о вы, прямоходящи человеки!
Увольте, я в колонне не ходок
с гориллами прогресса! Весь итог
их шествия победного, ей-ей,
зиянье бездн, коль в милости Своей
Господь предел и срок ему положит.
А нет, – одно и то же он итожит,
переменяя разве что названья,
верша по кругу вечное топтанье.
Я к миру не имею пиетета,
где то всегда есть «то», а это – «это»,
где догма от начала до конца
и места нет для Малого творца.
И пред Железною Короной зла
я золотого не сложу жезла!
Наш взгляд в Саду Эдемском, может статься,
от созерцанья Света оторваться
захочет и невольно упадёт
на то, что видеть этот Свет даёт,
и в отраженьи Истины ясней
мы Истину поймём и вместе с Ней
увидим мы свободное творенье,
в конце концов обретшее Спасенье,
которое ни нам, ни Саду зло
с собой в благие кущи не внесло.
Зла не узрим мы, ибо зла истоки
не в Божьей мысли, но в недобром оке.
Зло в выборе недобром и стремленьи,
не в нотах зло, но в безголосом пеньи!
Поскольку жить по кривде невозможно
в Раю, – там сотворённое не ложно,
и не мертвы творящие, но живы,
и арфы золотые не фальшивы
в руках у них, и над челом, легки,
пылают огненные языки, –
они творят, как Дух велит Святой,
и выбор свой вершат пред Полнотой.
Добавлено: Чт Мар 15, 2012 2:45 am Заголовок сообщения:
Занятно, очень... Миф как "нашептывание лжи сквозь серебро" - красиво. Однако оказалось, перефразируя - "нашептывание правды сквозь метафору". )) Но это только то, что касается языческих историй о Боге, "выражающим Себя через разум поэтов, использующих те образы, которые Он в них заложил".
Рассуждения же Мастера о языческих мифах как мифах людей, а история Христа как миф Бога, выражающего Себя через то, что мы называем «реальные вещи», через "способ, который избирает (или может избрать) Бог, чтобы сделать нас способными Его воспринять" - как-то по-льюисовски очень смелы, самостоятельны, самобытны и глубоки. Совершенно неожиданный и, кажется, верный взгляд.
Такое понимание мифа очень близко пониманию иконы и вообще принципиальной иконичности духовного мира в человеческой жизни. Икона и миф... никогда их не ставил вместе. Есть над чем подумать.
Очень интересно. Спасибо.
Зарегистрирован: Nov 11, 2011 Сообщения: 488 Откуда: Petropolis
Добавлено: Чт Мар 15, 2012 1:57 pm Заголовок сообщения:
Странник писал(а):
Рассуждения же Мастера о языческих мифах как мифах людей, а история Христа как миф Бога, выражающего Себя через то, что мы называем «реальные вещи», через "способ, который избирает (или может избрать) Бог, чтобы сделать нас способными Его воспринять" - как-то по-льюисовски очень смелы, самостоятельны, самобытны и глубоки. Совершенно неожиданный и, кажется, верный взгляд.
Собственно говоря, эту мысль исходно Льюис как раз отрицал и именно она является основным содержанием его разговора с Толкином и поэмы Мифопоэйя, где Филомиф (мифолюб), то есть сам Толкин, объясняет это Мизомифу (мифоненавистику), кем на тот момент являлся Льюис.
Подробнее эта мысль раскрывается Толкином в письме сыну Кристоферу (нояб. 1944):
Цитата:
Для обозначения этого чувства я создал термин «эвкатастрофа»: внезапный счастливый поворот сюжета, от которого сердце пронзает радость, а на глазах выступают слезы (я доказывал, что высшее предназначение волшебных сказок как раз и состоит в том, чтобы вызывать это чувство). И тут меня подтолкнули к мысли: а ведь особое воздействие его объясняется тем, что чувство это – внезапный отблеск Истины; все твое существо, скованное материальными причинно-следственными связями, этой цепью смерти, внезапно испытывает глубочайшее облегчение: как если бы вывихнутая рука или нога внезапно встала на место. Все твое существо вдруг понимает – если история обладает литературной «истинностью» на вторичном плане (подробнее смотри эссе): вот, оказывается, как на самом деле оно все действует в Великом Мире, для которого мы созданы. И в заключение я сказал, что Воскресение явилось величайшей «эвкатастрофой», возможной в величайшей Волшебной Сказке, и вызывает это ключевое чувство: христианскую радость, от которой слезы на глаза наворачиваются, потому что, по сути своей, она так сходна со страданием и приходит из тех пределов, где Радость и Страдание неразделимы и примирены, точно так же, как себялюбие и альтруизм теряются в Любви. Разумеется, я отнюдь не хочу сказать, что Евангелия рассказывают только волшебную сказку и не более того; но я решительно утверждаю: да, Евангелия и впрямь рассказывают волшебную сказку: самую великую из всех. Человеку-рассказчику предстоит спастись тем способом, что созвучен его природе: посредством волнующей истории. Но поскольку автор ее – высший Художник и Автор Реальности, – его волей эта история тоже сбылась и стала истинной на Первичном Плане. Так что в Главном Чуде (Воскресении) и в меньших христианских чудесах тоже, хотя и в меньшей степени, ты провидишь не только внезапный отблеск истины за кажущейся Anankê нашего мира, но отблеск, который на самом деле – луч света, пробившийся сквозь щели Вселенной вокруг нас. В один прекрасный день, совсем недавно, я ехал на велосипеде мимо Рэдклиффской больницы, как вдруг со мной приключилось одно из тех внезапных озарений, что порою приходят во сне (и даже под наркозом). Помню, как воскликнул вслух с абсолютной убежденностью: «Ну, конечно же! Конечно же, вот как оно все на самом деле работает!» Но я не смог воспроизвести последовательность аргументов, к этой мысли приведшую, хотя ощущение было такое, как если бы убедили меня доводы рассудка (пусть минуя рассуждения). И с тех пор я все думаю, что одна из причин, почему, когда просыпаешься, не удается уловить этот чудесный довод или секрет, заключается просто-напросто в том, что никаких доводов и не было; было (и, наверное, часто бывает) то, что ум (т. е. рассудок) воспринял истину напрямую, вне последовательности аргументов, с которыми приходится иметь дело в нашей растянутой по времени жизни. Впрочем, как есть, так есть. Спускаясь на грешную землю: я понял, что «Хоббит» – и в самом деле хорошая история, когда, перечитывая книгу (после того, как она как следует «отлежалась» и я смог от нее абстрагироваться), я внезапно ощутил довольно сильное «эвкатастрофическое» чувство от восклицания Бильбо: «Орлы! Орлы летят!»…
В эссе «О волшебных сказках» Толкин развивает эту мысль ещё более полно:
Цитата:
Я бы дерзнул утверждать, что, если рассматривать Христианскую Легенду под таким углом, я давно чувствовал (и радостное же это чувство!), что Господь исправил искаженную сущность сотворенных творцов – нас, людей, – с учетом именно этой способности, равно как и других свойств нашей странной природы. Евангелия содержат в себе волшебную сказку или сказку еще более великую, вобравшую в себя самую суть волшебных сказок. Евангелия содержат немало чудес – исключительно художественных , прекрасных и трогательных: «мифических» в своей совершенной, законченной значимости; а в числе чудес – величайшую и совершеннейшую из всех мыслимых эвкатастроф. Но этот сюжет вошел в Историю и в первичный мир; желание и стремление к вторичному творчеству возвысились до воплощения Господнего замысла. Рождение Христа – это эвкатастрофа истории человечества. Воскресение – это эвкатастрофа повести о Воплощении. Эта повесть начинается с радости и радостью завершается. Она превыше всех прочих обладает «внутренней логичностью реальности». Нет и не было другого сказания, в которое люди так стремились бы поверить; нет другой такой повести, что столько скептиков признали бы истиной в силу ее собственных достоинств. Ибо ее Искусство обладает высшей убедительностью Первичного Искусства, то есть Творения. Отвергая эту повесть, приходишь либо к унынию, либо к гневу.
Нетрудно вообразить себе те неповторимые волнение и радость, что охватят человека, если некая особенно красивая волшебная сказка сбудется на «первичном» плане, а сюжет ее вплетется в историю, не утрачивая при этом былой мифической или аллегорической значимости. Нетрудно, ибо от нас не требуется вообразить нечто неведомого доселе свойства. Радость окажется абсолютно такова же по настрою, если не по степени, как та, что чувствуешь в момент сказочного «поворота к лучшему»: такая радость обладает привкусом первичной истины. (В противном случае она называлась бы иначе.) Она предвкушает впереди (или позади: здесь направление неважно) Великую Эвкатастрофу. Христианская радость, Gloria, того же толка; но несказанно (я сказал бы «бесконечно», не будь конечны наши способности) высока и радостна. Потому, что это – величайшая из всех сказок, и она – правдива. Искусство прошло проверку на подлинность. Господь – Владыка ангелов, и людей, и – эльфов. История и Легенда сошлись – и слились воедино.
Но в Царстве Божием великое не подавляет малое. Человек спасенный остается человеком. Сказка и фантазия по-прежнему продолжаются – и заканчиваться не должны. Евангелие, благая весть, не отменила легенд; она освятила легенды, в особенности же «счастливый финал».
Христианину по-прежнему должно трудиться – и духовно, и телесно; должно страдать, и надеяться, и умереть; но ныне ему дано осознать, что все его склонности и способности преследуют некую цель, причастную искуплению. И столь велика оказанная ему милость, что теперь человек, пожалуй, вправе осмелиться на такое предположение: Фантазией он ни много ни мало как содействует украшению и многократному обогащению сотворенного мира. Все сказки могут однажды сбыться – и тогда наконец, очищенные и возрожденные, они будут так же похожи и непохожи на те формы, что мы им придаем, как Человек спасенный будет похож и непохож на того падшего, которого мы знаем.
Добавлено: Пт Мар 16, 2012 7:10 pm Заголовок сообщения:
Pietro писал(а):
Собственно говоря, эту мысль исходно Льюис как раз отрицал и именно она является основным содержанием его разговора с Толкином и поэмы Мифопоэйя, где Филомиф (мифолюб), то есть сам Толкин, объясняет это Мизомифу (мифоненавистику), кем на тот момент являлся Льюис.
Верно. Но вывод (!)... В своём сообщении я обратил внимание на вывод, сделанный Льюисом. Впрочем, думаю, и само имя "Мизомиф" больше литературный приём Толкина. В смысле: два имени - два оппонирующих полюса. Ведь свидетельство самого Льюиса: "если я встречаю идею бога, приносящего себя самого в жертву себе же, мне она очень нравится и непостижимым образом трогает; далее, идея умирающего и оживающего бога (Бальдр, Адонис, Вакх) точно так же трогает меня...".
Всё дело в истолковании, интерпретации мифа как явления. Позиция Толкина капитальна, обоснована, очень продумана, разработана, сразу видно - вполне устоявшаяся и является для писателя базовой. Она по смыслу очень близка, даже фактически тождественна утверждениям о феномене мифа акад. Лосева. Только у Лосева всё это изложено, ммм... ткскзть, в иной просодии.))
Но повторяю - замечателен вывод, сделанный К.С. Льюисом. Как выясняется, слова Филомифа и его Мифопоэйя не просто не прошли даром, а были творчески осознаны Мастером. А это значит, кстати, что он изначально не был полярен, т.к. убедить кого-то в чём-то можно тогда, когда оппонент, как минимум, априори считает, что сам может что-то не знать и ошибаться, а главное - только тогда, когда он уже имеет некое внутреннее убеждение. И если противная сторона сумела сформулировать эту внутреннюю потенцию, тогда идея с благодарностью "ложится на сердце" и открывает многое.
Вот и у Льюиса. Так чётко, конкретно сформулировать, увидеть Боговоплощение - "реальные для нас вещи", "то, что происходило на самом деле" - мифом Бога о Себе, способом Бога, посредством которого Он сделал нас способными Его воспринять (письмо Гривзу от 22.09.1931) - это неожиданно и замечательно. Что я и воспринял как смелое, самостоятельное и т.д.
По христианскому ведению Бог совершенно трансцендентен (иноприроден) и неприступен. Он единственный, Кто не имеет какой-либо формы - абсолютный Дух. Весь же тварный мир оформлен, и духовный мир, населённый ангелами, так же имеет форму. Поэтому в евангелии Христос и говорит, что Бога никто нигде не видел, только Сын (воплотившись) открыл Его. Но это как раз и явилось Его Притчей людям, которые "пока лиц не обрели".
Мы вчера чайком поговорили с Silmo, и он верно подметил, что эта идея мифа легла в основу одноимённого блестящего романа. Другими словами, чтобы "знать тайны Царства Божия", надо сначала выйти из тех "прочих", кто "видя не видят и слыша не разумеют", а "прочим", внешним (от них же первый есмь аз) - всегда только "в притчах". (Лк.8,10).
Добавлено: Чт Dec 05, 2013 8:22 pm Заголовок сообщения:
Какая интересная статья! Очень захватывающе! Спасибо Вам, Pietro! Вы не в первый раз радуете! _________________ Справедливость возродится – стоит Аслану явиться.
Он издаст рычание – победит отчаяние.
Он оскалит зубы – зима пойдёт на убыль.
Гривой он тряхнет – нам весну вернёт.
Зарегистрирован: Oct 05, 2008 Сообщения: 991 Откуда: Минск
Добавлено: Вт Мар 17, 2015 5:02 pm Заголовок сообщения:
Pietro писал(а):
Хотя, конечно же, краткая цитата не может передать мысли Толкина во всей его полноте, ибо этому вопросу посвящено всё эссе целиком:
http://rghost.net/37032306
Вы можете начинать темы Вы можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
Template->make_filename(): Error - file quick_reply.tpl does not exist
FAQ
Поиск
Группы
Профиль
Вход
