Современное богословие и библейская критика.

Ivan

Несмотря на работу, проведённую переводчиками (прекрасный её пример - вышедшая в прошлом году "Избранные работы по истории культуры"), часть творческого наследия К.С. Льюиса пока доступна лишь на английском языке. Среди таких работ до сего дня было и его эссе "Современное богословие и библейская критика" (Modern Theology and Biblical Criticism), прочитанное автором в кембриджском богословском колледже Уэскотт-Хаус (Westcott House) 11 мая 1959 года. Предлагаю вашему вниманию его перевод, выполненный мной.

В этой работе Льюис выразил своё отношение к так называемой библейской критике (Biblical Criticism). А точнее, к попыткам различных авторов интерпретировать Новый Завет, отрицая не только традиционные церковные доктрины, но и вообще веру в сверхъестественное.

Некоторые критики (в частности, Р. Бультман) видели в такой "демифологизации" попытку приспособить Евангелие к современной жизни. Сомнительная цель, да и методы сомнительные. По сути, Новый Завет разбивался на множество отрывков. И каждому кусочку подыскивалась первохристианская община, которая его придумала.

Именно так - Евангелию почти полностью отказывали в историчности. Особенно в части чудес и пророчеств - их однозначно объявляли мифами и аллегориями, добавленными в воспитательных целях. Да и всё остальное провозглашалось продуктом развития первых христианских общин, но никак не реальным жизнеописанием Христа. В итоге тот же Бультман объявил, что как личность Иисус в Новом Завете вообще отсутствует.

Разумеется, у критиков не было машины времени, чтобы посетить первохристианскую общину и посмотреть на авторов "мифов и аллегорий". Не держали они в руках и каких-то до-Евангельских первоисточников, на которые критики активно ссылаются. Документы и материалы были те же, что и у сторонников традиционного взгляда на Библию. Разница была лишь в методе толкования.

В эссе Льюис критикует такой подход, отказывая этому методу в достоверности. Но делает это не под влиянием эмоций. Будучи профессионалом в области литературы, он подвергает анализу критические взгляды на Новый Завет и показывает их необъективность и недостаточную компетентность.

Сейчас это эссе известно как Fern-Seed and Elephants - "Слоны и цветок папоротника". Такое название взято из текста, где Льюис удивляется разнице между заявленными и реальными способностями критиков:

"Критики Библии просят меня поверить в их способность читать между строк древние тексты; но в реальности очевидна их неспособность прочесть даже сами строки, разглядеть там хоть какое-то значение, достойное обсуждения. Они утверждают, что видели цветок папоротника, а в то же время не могут средь бела дня рассмотреть слона, стоящего в десяти ярдах."

Поскольку тема эссе довольно специфична, я снабдил его большим количеством примечаний. Чтобы удобнее было переходить к ним от текста и назад, я размещаю эссе в нескольких постах, и в каждом из них будут свои примечания. Думаю, так будет удобнее.

Текст статьи предоставлен Леонидом (Omega), за что ему большое спасибо. И отдельная благодарность за помощь в редактировании.

Я сохранил первоначальное название эссе, т.к. переводил его из сборника Christian Reflections (1981 г.), в котором оно помещалось именно как Modern Theology and Biblical Criticism.
_________________
За Нарнию! За Аслана!

Ivan

СОВРЕМЕННОЕ БОГОСЛОВИЕ И БИБЛЕЙСКАЯ КРИТИКА

Эта статья родилась из ночного разговора, который состоялся у меня в прошлом семестре с директором колледжа [1]. На столе оказалась книга Алека Видлера [2], и я выразил своё отношение к тому типу богословия, который в ней излагается. Должен признать, моё мнение было поспешным и некомпетентным – этакое порождение чувства свободы, приходящей после ужина [3].

Одна фраза повлекла за собой следующую – и прежде, чем мы закончили, я высказал намного больше, чем собирался, о том типе мышления, который, насколько я понял, доминирует ныне во многих богословских колледжах. Мой собеседник предложил: «Вот бы вы пришли и рассказали всё это моим студентам!» [4] Конечно же, он знал, что в этих вопросах я чрезвычайно неосведомлен. Замысел его, наверное, был в том, чтобы дать своим ученикам понять, как определенный тип богословия воспринимают люди со стороны. И хотя мне нечего предложить слушателям, кроме своих недоумений, всё же им неплохо было бы узнать, что такие недоумения существуют. Вращаясь лишь в своем кругу, это легко упустить из виду. Образ мышления людей, с которыми вы общаетесь ежедневно, сформирован тем же образованием и теми же распространенными мнениями, что и ваш собственный. Это может вводить в заблуждение. Разумеется, священник будет постоянно сталкиваться с людьми «со стороны», и с этим придется как-то справляться. В конечном счете, именно для этого священник и предназначен - иной цели у него нет. Подлинный объект забот для пастыря - его овцы, а не (за некоторым исключением) другие пастыри. И горе пастырям, если они сами не утверждены в вере!

Говоря так, я не пытаюсь наставлять тех, кто выше и старше меня. Я - овца, которая хочет сказать пастырям то, что может сказать им лишь она. Итак, я начинаю.

Примечания

[1] Речь идет о Кеннете Кэри (Kenneth Carey), директоре англиканского богословского колледжа Уэсткотт-Хаус (Кембридж). Ныне – епископ Эдинбургский.

[2] Алек Видлер (1899–1991) - английский богослов; был ректором Королевского колледжа в Кембридже.

[3] По свидетельству самого К. Кэрри, до его прихода Льюис читал работу Видлера «Символизм в рассказе о чуде в Кане Галилейской» (The Signs at Cana) из книги Winsor Sermons («Виндзорские проповеди», изд-во S.C.M. Press, 1958) . На просьбу епископа высказать свое мнение о прочитанном Льюис «весьма вольно отозвался о проповеди, сказав, что никак не может представить, будто христиане должны были ждать около 2000 лет, пока некий Видлер сообщит им, что Церковь всегда считала чудеса не реальными фактами, а лишь притчами!»

[4] Льюис и в самом деле прочёл это эссе в колледже Уэсткотт-Хаус 11 мая 1959 г.
_________________
За Нарнию! За Аслана!

Ivan

Есть два вида «людей со стороны»: те, у кого нет соответствующего образования и те, у кого оно есть, но отличается от вашего. И если вы придерживаетесь взглядов Лоизи, Швейцера, Бультмана, Тиллиха или даже Алека Видлера, то я просто не знаю, как вам управиться с первым типом – «невеждами». Я лишь полагаю (мне кажется, что вы и сами это осознаёте), что едва ли вы сумеете объяснить им, во что на самом деле верите. Если необразованному человеку предложить доктрину, которая отказывает в достоверности почти всем евангельским событиям, на которых в течение без малого двух тысячелетий основывались христианская жизнь, мировоззрение и образ мышления (такое богословие либо отрицает всё чудесное, либо, что еще более странно, поглощает верблюда Воскресения, но отцеживает таких комаров, как насыщение множества людей несколькими хлебами), то это приведет лишь к одному из двух результатов. Либо такой человек уйдет в католичество, либо станет атеистом. Он не признАет христианством то, что вы ему предлагаете. И если он останется верным тому, что сам называет христианством, то покинет церковь, в которой оно больше не проповедуется, и станет искать ту, где оно есть. Если же он согласится с вашими объяснениями, то больше не будет называть себя христианином и перестанет посещать церковь. Скажу больше: с его «неотёсанной», примитивной точки зрения вы заслужили бы куда больше уважения, если бы сделали то же самое. Один опытный священник сказал мне, что самые либеральные клирики, столкнувшись с проблемой «человека со стороны», возродили из небытия позднесредневековую концепцию двух истин: общедоступной и наглядной, («книжка с картинками») – которую можно проповедовать простолюдинам, и тайной – для внутреннего использования среди духовенства. Но если вам доведется проводить эту концепцию в жизнь, то я не думаю, что она покажется вам приятной. Убежден: если бы мне пришлось излагать упрощенный вариант истины прихожанину, испытывающему большие страдания или находящемуся в тяжкой борьбе с искушением, - и при этом излагать его со всей серьезностью и усердием, которые требуются в этом случае, всё время осознавая, что говорю не совсем то, во что сам верю, - то очень скоро я обнаружил бы, что мой лоб покраснел и вспотел, а воротник сдавливает шею. Однако, это ваши заботы, а не мои. В конце концов, у вас найдутся воротники разных размеров.

В то же время отмечу, что сам отношусь ко второму типу людей «со стороны»: то есть, к тем, кто получил образование, но не богословское. И теперь я попытаюсь изложить, как всё это воспринимает человек моего типа.

Подрыв старой ортодоксальной веры был, главным образом, делом рук клерикалов, занявшихся критикой Нового Завета. Власть этих экспертов по Евангелию - это власть, из уважения к которой нас просят отбросить огромную массу убеждений, принятых одновременно и ранней Церковью, и эпохой Отцов, и Средневековьем, и Реформацией, и даже девятнадцатым веком. Однако именно эта просьба и обуславливает мое скептическое отношение к данной власти. Разумеется, вы уже определили, что во всем виноваты моя неосведомленность и непросвещенность. Но ведь скепсис - отец невежества. Трудно изучить предмет, если не доверяешь его преподавателям.

Итак, в первую очередь я не доверяю критикам Библии именно как критикам, независимо от уровня их квалификации. Мне кажется, им не хватает литературного чутья, они невнимательны к самому качеству читаемых текстов. Кажется странным предъявлять такое обвинение людям, которые всю жизнь погружены в эти книги. Но такая особенность жизни может быть и во вред. Они потратили юность и зрелые годы на поверхностное изучение текстов Нового Завета, а также исследований других авторов, у которых литературное осмысление этих текстов хромает с любой точки зрения. А воспитать такое осмысление можно лишь имея всестороннее знание литературы вообще. Поэтому весьма вероятно, что нынешние критики упускают из виду очевидные вещи. Если кто-нибудь из них сообщает мне, что такое-то событие в Евангелии - легенда или отрывок из романа, я хотел бы узнать, сколько легенд и романов он прочел и насколько чуток его литературный нюх к аромату этого жанра; меня не интересует, сколько лет он изучал само Евангелие. Но лучше обратимся к примерам.

В одном очень старом комментарии я прочитал, что некая научная школа рассматривает Евангелие от Иоанна как «духовный роман» или «стихотворение, но не историческое повествование». Эталонами для такой оценки выступили притча Нафана [5], Книга Ионы и «Потерянный рай»[6] «или, если быть совсем точным, «Путешествие Пилигрима в Небесную Страну»[7]. После таких слов стоит ли вообще прислушиваться к мнениям этого критика? Обратите внимание: в качестве эталона взято «Путешествие пилигрима» - произведение, в котором прямо говорится, что в основе его сюжета лежит сон. При этом критик буквально щеголяет аллегорической природой «Путешествия» и даже каждым ее именем собственным, выставляя его как ближайшую параллель к евангельскому тексту. А эпический пафос Мильтона и его убеждения проигнорированы вообще. Но даже если пройти мимо этих нелепостей и просто взять в руки Книгу Ионы, то тупая бесчувственность исследователей поражает. В истории Ионы есть всё: и события, имеющие определенную историческую привязку (как в книге Иова), и конфликт, расширенный до гротеска; и конечно же, изумительная прожилка еврейского юмора (пусть и с оттенком назидательности). А теперь вернемся к Евангелию от Иоанна. Прочитайте его диалоги: например, беседу с Самарянкой, или ту, которая следует за исцелением слепорожденного. Посмотрите на образы, изображённые евангелистом: Иисус, рассеянно (если мне позволено употребить это слово), пишущий перстом по земле; или незабываемое nv vuz [8]. Я читал стихи, романы, мистическую литературу, легенды, мифы - в этом вся моя жизнь. Я знаю, на что они похожи. И я знаю, что ничто в них не похоже на это. Из евангельского текста следуют лишь два возможных предположения. Либо это репортаж о реальных событиях - в котором допускаются неточности, не влияющие на достоверность фактов, почти как в "Жизни Сэмюэля Джонсона" Боссуэлла [9]. Либо нужно признать, что во II в. н.э. некий безвестный автор, не имевший ни предшественников, ни преемников, внезапно создал законченную технику современной реалистической прозы - и тут же применил ее. Если Евангелие не истинно, то оно должно быть именно такой прозой. Читатель, который не видит этого, просто не умеет читать. Я бы посоветовал ему прочесть Ауэрбаха [10].

Примечания

[5] Пророк Нафан (ивр. «дарованный [Богом]»; прибл. 1000 лет до Рождества Христова) — библейский пророк, живший во времена царей Давида и Соломона. Речь идет о притче, в которой он возвестил Божий суд Давиду после того, как царь совершил прелюбодеяние с Вирсавией и подстроил убийство её мужа, Урии Хеттеянина (2 Цар.12).

[6] Поэма Дж. Мильтона (1608-1674). Христианская эпопея о возмущении отпавших от Бога ангелов и о падении человека. Впервые была напечатана в 1667 г.

[7] Произведение Дж. Беньяна (1628 - 1688). Полное название – «Путешествие Пилигрима из Этого Мира в Тот, Который Должен Прийти». Первая часть была опубликована в в Лондоне в 1678 г., вторая — в 1684 г.
Здесь Льюис цитирует статью Уолтера Локка (Walter Lock) «Евангелие, приписываемое Апостолу Иоанну» (The Gospel According To St. John) из книги «Новый комментарий к Священному Писанию, включая апокрифы». (A New Commentary on Holy Scripture, including the Apocrypha. Выпущено Обществом по распространению христианского знания (Society for Promoting Christian Knowledge) в изд-ве William and Norgate в 1928 г.) В свою очередь, там эта цитата заимствована из работы Джеймса Драммонда (James Drummond) «Исследование авторства и персонажей четвертого Евангелия» («An Inquiry into the Character and Authorship of the Fourth Gospel». Изд-во William and Norgate, 1903 г.

[8] nv vuz - а была ночь (греч.). Полный текст: "Он [Иуда], приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь"; Ин. XIII, 30.

[9] «Жизнь Сэмюэла Джонсона» (1791) – двухтомное произведение шотландского писателя и мемуариста Джеймса Босуэлла (James Boswell, 1740-1795).

[10] Льюис, наверное, имеет в виду работу Ауэрбаха «Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе».
Эрих Ауэрбах (нем. Erich Auerbach; 1892-1957) — немецкий филолог, историк романских литератур. Главная книга Ауэрбаха «Мимесис» (1946) была переведена в 1953 на английский, а затем и другие языки, получила широкую популярность, оказала глубокое воздействие на теорию и практику интерпретации литературы, культуры, истории в гуманитарных дисциплинах и социальных науках Запада. Составившие книгу очерки о европейской словесности от Гомера до Вирджинии Вулф стали буквально классическими: по ним до нынешнего дня учат и учатся языку зрелой филологии.
_________________
За Нарнию! За Аслана!

Ivan

Вот еще пример - из бультмановского «Богословия Нового завета» [11]: «Обратите внимание, насколько бессвязно предсказание парусии [12] (Мк. 8, 3 Cool

следует за предсказанием страданий (8, 31)». Что Бультман подразумевает под бессвязностью? Он полагает, что слова о парусии прозвучали не позже, а раньше пророчества о Страстях. Поэтому он хочет верить - и без сомнения, верит - что, когда эти предсказания встречаются в одном эпизоде, то между ними должно быть заметно несоответствие или, буквально, «бессвязность». Но Бультман навязывает читателю это толкование, непростительно вырывая текст из общего контекста. А контекст таков: Петр признал Иисуса Сыном Божьим. Эта вспышка славы едва ли закончится прежде, чем будет произнесено страшное пророчество: Сын Человеческий должен пострадать и умереть. Позже этот контраст повторится. Петр, возвышенный на мгновение своим исповеданием Христа, делает неверный шаг - и тут же следует сокрушительный отпор: «Отойди от меня». Затем, на фоне этого мгновенного крушения, переживаемого Петром (кстати, не единожды), Учитель обращается к толпе и обобщает: все Его последователи должны взять свой крест. Уход от страдания, следование инстинкту самосохранения не являются высшим смыслом жизни. Потом еще более определенно звучит призыв быть готовыми к мученической смерти. Вы должны хранить верность своим убеждениям. Если вы отречетесь от Христа здесь и сейчас, Он отречется от вас позже. С любой позиции - логически, эмоционально, образно - этот эпизод совершенен. Только Бультман мог считать иначе.

Наконец, у него же читаем: «Личность Иисуса не имеет никакого значения в благовествовании Павла или Иоанна... В самом деле, традиция первохристианской церкви даже подсознательно не сохранила Его образ, и каждая попытка реставрации остается игрой субъективного воображения» [13].

Выходит, в Новом Завете личность нашего Бога никак не раскрыта. Каким же странным способом немецкий богослов установил это - установил, чтобы закрыть глаза на то, что видят все остальные? И где доказательства, что он хотя бы пытался распознать в Евангелии личность: вдруг она там присутствует? Здесь Бультман плывет против течения. Если хоть что-то объединяет всех верующих и даже многих неверующих, так это ощущение, что в Евангелии они повстречались с Личностью. Есть люди, в историчности которых мы не сомневаемся, но при этом не можем сказать, что хоть немного знаем их внутренний мир - т.е. то, о чем можно узнать лишь посредством личного знакомства. Таковы Александр Македонский, Аттила[14] или Вильгельм Оранский [15]. Есть другие персонажи, которые не претендуют на историчность, но тем не менее, мы знаем их как настоящих людей: это Фальстаф [16], дядя Тоби [17], мистер Пиквик [18]. Но известны лишь три личности, которые, не вызывая сомнений по первому критерию, обладают также и вторым. Конечно, они всем известны. Это Сократ из сочинений Платона, Иисус из Евангелия, и Джонсон из книги Босуэлла. В жизни наше знакомство с ними проявляется по-разному. Взявшись за изучение апокрифических евангелий, мы обнаружим, что всё время думаем: «Нет. Это прекрасные слова, но они - не Его. Он говорил не так». То же самое мы скажем и при чтении книг, подражающих Джонсониане Босуэлла. При этом нас нисколько не беспокоят контрасты каждого из этих персонажей: ни сократовский союз глупых и скабрезных шуток о греческом мужеложстве с высочайшим мистическим напряжением и непобедимо здравым смыслом; ни джонсоновское сочетание глубокой серьезности и меланхолии с той любовью к шутке и бессмыслице, которую сам Босуэлл (в отличие от Фанни Берни [19]) так и не смог понять; ни соединение крестьянской проницательности, бескомпромиссной строгости и абсолютно искренней отзывчивости в личности Иисуса. Столь сильно влияние этой Личности, что даже в то время, когда Он говорит вещи, которые в устах другого, не являющегося в абсолютной полноте воплощенным Богом, звучали бы ужасающе высокомерно, мы (а с нами и многие неверующие) всё же принимаем Его самооценку – например, когда Он говорит: «Я кроток и смирен сердцем». Даже те отрывки Нового Завета, которые более всего относятся к Божественной и менее всего - к человеческой природе Иисуса, всё равно ставят нас перед конкретной Личностью. И я не уверен, что именно такие отрывки не приводят нас к этой Личности больше, чем любые другие. «И мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца [20]... что рассматривали и что осязали руки наши [21]». Какая польза от попытки отклонить или рассеять эту сокрушительную непосредственность личного контакта, заменив ее рассуждением о «достаточном значении, которое ранняя Церковь нашла в этих понятиях, чтобы приписать их Учителю»? Это звучит как пощечина. Не слова Учителя побудили записать их, а значение слов побудило приписать их Ему. Я начинаю опасаться, что и личность доктора Бультмана на самом деле - безлична: она исчерпывается лишь тем, что вы прочли о нем в статье "Словаря национальной биографии [22]", а также в некрологе или в "Жизни и писаниях Иешуа, сына Иосифа" - в том самом трехтомнике с фотографиями.

Итак, вот мое первое «слово овцы». Критики Библии просят меня поверить в их способность читать между строк древние тексты; но в реальности очевидна их неспособность прочесть даже сами строки, разглядеть там хоть какое-то значение, достойное обсуждения. Они утверждают, что видели цветок папоротника, а в то же время не могут средь бела дня рассмотреть слона, стоящего в десяти ярдах.

Примечания

[11] Издание Общества по распространению христианского знания (Society for Promoting Christian Knowledge), 1953 г. Том I, стр. 30.

[12] Второго Пришествия.

[13] Р.К. Бультман. Богословие Нового Завета. Издание Общества по распространению христианского знания (Society for Promoting Christian Knowledge), 1953 г. Том I, стр. 35.

[14] Аттила — вождь гуннов с 434 по 453 год, объединивший под своей властью варварские племена от Рейна до Северного Причерноморья.

[15] Вильгельм (Виллем) I Оранский (1533 — 1584) — принц Оранский, граф Нассауский, первый независимый штатгальтер (статхаудер) Голландии и Зеландии, один из лидеров Нидерландской буржуазной революции.

[16] Сэр Джон Фальстаф – главный герой оперы Дж. Верди «Фальстаф» (1893).

[17] Сэр Тоби Белч – персонаж пьесы У.Шекспира «Двенадцатая ночь, или Что угодно?» (1602).

[18] Сэмюэл Пиквик – персонаж романа Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба». Богатый старый джентльмен, эсквайр, основатель и бессменный президент Пиквикского клуба.

[19] Фанни Берни (Fanny Burney, 1752 - 1840) – английская писательница. Автор ряда романов («Эвелина» (1778), «Сесилия» (1782), «Камилла» (1796), отличающихся психологической достоверностью и наблюдательностью к окружающему миру, а также сатирических комедий. Большую известность Ф. Берни принесли её дневники. Изданные после смерти писательницы, они дают картину литературной и общественной жизни Британии.

[20] Евангелие от Иоанна, гл.1, ст. 14.

[21] Первое соборное послание Иоанна Богослова, гл. 1, ст. 1.

[22] Национальные словари биографий сообщают сведения об уроженцах не только своего государства, но и тех стран, чьи исторические судьбы были связаны с ним. Как правило, они сообщают сведения о лицах умерших. Образцом национального н. С. б. служит английский «Словарь национальной биографии» («Dictionary of national biography», v. 1—63, L., 1885—1900; около 29 тыс. имён). Сообщает подробные сведения о лицах, живших до начала 1901 г.
_________________
За Нарнию! За Аслана!

Ivan

А теперь овца намерена перейти ко второму своему слову. Всё либеральное богословие настаивает - иногда лишь в чем-то одном, но зачастую и по всем пунктам - что реальное поведение Христа, Его учение и цели почти сразу были неправильно поняты и искажены Его последователями. И якобы лишь современным ученым удалось восстановить или заново возродить истину. Любопытно, что я уже встречался с подобной теорией задолго до того, как заинтересовался богословием. Когда я взялся за чтение великих античных авторов, в области исследования древней философии всё еще доминировали традиции [Бенджамина] Джауэтта. Каждому новичку внушалось, что подлинный смысл сочинений Платона был неправильно понят Аристотелем и совсем уж извращен неоплатонистами. И лишь современным ученым удалось восстановить истину. А когда это произошло, то оказалось (скорее всего, к счастью), что на самом деле Платон всю жизнь был гегельянцем из английской философской школы, наподобие Т. Х. Грина [23].

В третий раз я столкнулся с подобным уже в своей преподавательской деятельности. Каждую неделю я вижу смышленого студента (правда, в конце четверти он превращается в тупицу-американца), который пытается – разумеется, впервые в истории – раскрыть нам подлинный смысл одной из пьес Шекспира. Но в этом случае я - наблюдатель, и это дает мне преимущество. А вот революция в мыслях и чувствах, которая произошла в моей жизни, настолько грандиозна, что в глубине сознания я чувствую куда бOльшую принадлежность к шекспировскому миру, чем его современные истолкователи. Я чувствую всем своим существом - да, я безусловно знаю, что большинство их толкований просто бессмысленны; они навязывают взгляд на вещи, который был непонятен даже в 1914 г., и уж тем более в эпоху короля Иакова [24]. Всё это ежедневно подтверждает мою гипотезу, что и к сочинениям Платона, и к Новому Завету применяется абсолютно одинаковый подход. Но насколько же нелепой мне кажется эта идея о том, что писатель или вообще любой человек могли быть непоняты теми, кто жил с ними в рамках одной и той же культуры, говорил на одном языке, разделял те же образы, понятия и устремления - и в то же время быть совершенно понятны современным исследователям, не имеющим ни одного из вышеперечисленных преимуществ. В этом есть априорное неправдоподобие, которое почти невозможно оправдать контр-аргументами или встречными доказательствами.

Примечания

[23] Томас Хилл Грин(1836 – 1882) – английский философ-идеалист, представитель неогегельянства.

[24] Скорее всего, Льюис имеет в виду короля Иакова I (1156 - 1625). Под его патронажем был осуществлен перевод Библии на английский язык (издан в 1611 г.).
_________________
За Нарнию! За Аслана!

Ivan

В-третьих, я нахожу, что вышеупомянутые богословы всё время держатся принципа "чудес не бывает". При таком подходе любые слова, которые Евангелие вкладывает в уста нашего Господа и которые, будучи действительно Им произнесены, представляли собой пророчество о будущем, эти богословы объявляют позднейшей вставкой, добавленной уже после того события, которое эти слова якобы предсказывали. Объяснение выглядит очень логичным, если исходить из того, что пророчества никогда не сбываются. Отсюда не менее логично признать исторически недостоверными и все эпизоды, рассказывающие о чудесах - если уж мы исходим из убеждения, что чудес вообще не бывает. Сейчас я не собираюсь обсуждать, возможны они или нет. Отмечу лишь, что вопрос этот чисто философский. И ученый, выступающий именно как ученый, имеет в этом случае не больший авторитет, чем кто-либо другой. Формулировка «чудесно - значит, неисторично» - лишь инструмент, который применяют к исследованию этих текстов; она не есть вывод, полученный в результате самого исследования. Эта формулировка лишь символизирует авторитет, общий авторитет всех библейских критиков, но сама по себе не имеет никакой ценности. Потому, основываясь на ней, эти критики высказываются просто как частные лица - очевидно, находящиеся под влиянием духа времени, в котором воспитаны, и, вероятно, относящиеся к этому духу недостаточно критически.

А сейчас - четвертый глас овцы, самый громкий и самый продолжительный.

Все исследователи этого направления стремятся восстановить происхождение изучаемых ими текстов. Они хотят знать, какие недоступные нам документы использовал автор, когда и где, с какой целью и под влиянием кого он творил - словом, стремятся проследить всю историю текста. Исследования эти демонстрируют огромную эрудицию и находчивость тех, кто их проводит. И на первый взгляд, результаты получаются весьма убедительные. Полагаю, и мне следовало бы уверить себя в их достоверности. Но что поделать, если у меня с собой оказалось противоядие - этакий пучок диких трав, рассеивающий их чары? Я прошу прощения, что теперь заговорю о самом себе. Но ценность моих слов определяется именно тем, что они – свидетельство из первых рук.

Так что же восстановило меня против всех этих реконструкций библейских текстов? - То, что я видел изнанку этих реконструкций. Я наблюдал, как точно таким же способом рецензенты восстанавливали происхождение моих собственных книг. Пока сам не станешь объектом такого анализа, никак нельзя поверить, сколь ничтожна в этих критических отзывах доля оценок, похвалы или осуждения – т.е., самого анализа произведения. Большую часть рецензий занимают гипотезы о процессе его создания. Самые термины, которые рецензенты часто используют при похвале или осуждении, проистекают из этих гипотез. Один эпизод они хвалят как "созданный спонтанно", другой - осуждают как "рожденный в трудах". Они полагают, будто им доподлинно известно, что при написании первого отрывка ваше перо летало, едва касаясь бумаги, а вот для создания второго пришлось приглашать в соавторы саму Минерву [24].

Узнать подлинную ценность этих реконструкций мне довелось в самом начале карьеры. Тогда вышел мой сборник эссе; и одно из них – в которое я вложил всю душу, которое буквально взлелеял, и в котором дал полную волю энтузиазму – посвящалось Уильяму Моррису [25]. И что же? Чуть ли не в первой рецензии мне указали, что данное эссе, очевидно, единственное, при написании которого я не проявил интереса к его теме. Только не спешите с выводами. Теперь я убежден, что критик был совершенно прав, назвав это эссе худшим в книге; по крайней мере, все с ним согласились. Он ошибся в другом, совершенно неверно указав причину, которая и сделала эссе столь бездарным.

Это стало мне хорошим уроком. С тех пор я внимательно наблюдаю за появлением таких же реконструированных критиками историй написания обеих моих книг, а также тех изданий, авторами которых были мои друзья, и реальные истории которых я знал. Увы, все рецензенты - как дружелюбные, так и настроенные враждебно - уверенно уводят нас прочь от этих реалий – для того, чтобы поведать, какие исторические события обусловили ход мыслей писателя, в чем повлияли на него другие авторы, какова была его сверхзадача и к какой аудитории он преимущественно обращается. Короче, почему - и когда именно - автор сделал всё, что он сделал.

Сейчас я поделюсь впечатлениями от этого; а после, отстранясь от них, выскажу то, в чем убежден. Итак, мне кажется, что за весь период моих наблюдений ни одна из таких реконструированных историй не оказалась верной хотя бы в чем-то; т.е. их метод показал стопроцентную ошибочность. Можно было ожидать, что хотя бы за счет чистых совпадений гипотезы будут попадать в точку столь же часто, как бить мимо цели. Но согласно моим впечатлениям, этого не происходит. Я не могу вспомнить ни единого попадания. Однако я не вел тщательный учет, так что и впечатление может быть ошибочным. Поэтому мой окончательный вывод таков: как правило, эти гипотезы не верны.

И все же, часто они звучат очень убедительно, особенно если вы не знаете истины. Так, многие рецензенты утверждали, что образ Кольца во "Властелине колец" Толкина был навеян атомной бомбой. На первый взгляд, что может быть достовернее? Книга издана в эпоху, когда это зловещее изобретение будоражило все умы; в центре сюжета - оружие, с которым безумно не хочется расставаться и которое смертельно опасно применять. Однако хронология создания "Властелина Колец" опровергает эту теорию.

Другой пример: на днях один критик написал, что сказка моего друга Роджера Ланселина Грина появилась под влиянием моих собственных произведений. Казалось бы, куда уж точнее? В моих книгах есть воображаемая страна и ее создатель - Лев; есть такая страна и у Грина, и ее создатель - Тигр. Можно доказать, что мы с Грином читаем работы друг друга; и вообще, нас многое тесно связывает. Вероятность заимствования здесь куда выше, чем в тех многочисленных случаях, когда ее подмечают у давно умерших авторов. Однако всё это не так. Мне известно, что истории про Льва и Тигра родились вполне независимо друг от друга [26].

Но мы немного отклонились от основной темы. Итак, реконструкции процесса создания текстов выглядят весьма убедительно, особенно если текст древний. Но в конечном счете они - мертвая теория, ибо их выводы не могут быть подтверждены фактами. Но чтобы выяснить, насколько достоверен самого метода реконструкции, не лучше ли обратиться к ситуации, где его можно проверить фактами? Разумеется, так я и сделал. И оказалось, что когда такая проверка доступна, то результаты реконструкции всегда, или иначе почти всегда, не верны. Можно сказать, что в отношении исследования древних книг «безусловные успехи современной науки» безусловны лишь в том, что люди, знакомые с реальными фактами, ныне мертвы и не могут помешать современным исследователям. В итоге огромные эссе, которые мне приходится читать по роду деятельности и которые претендуют на восстановление подлинной истории создания "Видения о Петре Пахаре" [27] или "Королевы Фей" [28], почти всегда состоят из одних иллюзий [29].

Но не ставлю ли я в таком случае на одну доску всякого недоросля, пишущего обзоры в современном еженедельнике, и великих ученых, посвятивших всю жизнь изучению Нового Завета? И если первый всегда неправ, неужели из этого следует, что и последние ничуть не лучше?

На это можно ответить двояко. Во-первых, при всем уважении к исследованиям великих библейских критиков, я не уверен, что все их суждения заслуживают одинакового признания. А с другой стороны – вы только посмотрите, в каких замечательных условиях работают нынешние рецензенты. Они восстанавливают историю создания книги, написанной на их родном языке; сам автор - их современник, получивший точно такое же образование и живущий в том же интеллектуальном и духовном климате. В их деятельности всё им помогает. Поэтому, если признать суждения библейских критиков более справедливыми, то способности этих критиков должны быть почти сверхчеловеческими. Ибо этим способностям придется скомпенсировать то обстоятельство, что исследователи Библии постоянно сталкиваются с такими нравами, языком, расово-классовыми особенностями, религиозным фоном, композиционными приемами и основными предпосылками, которые современному человеку никакая образованность не позволит постичь столь безусловно, глубоко и основательно, как современный рецензент может знать мои особенности, приемы, предпосылки и т.д. Кстати, следует помнить и обратное: ошибочность выводов, сделанных библейскими критиками, тоже не может быть доказана простым и очевидным способом - всё по той же причине. Ведь настоящий очевидец - апостол Марк - уже умер. А когда критики повстречаются со святым Петром, у них будут более важные темы для обсуждения.

Разумеется, вы можете сказать, что современные рецензенты - глупцы: они пытаются определить, как кто-то создал книгу, которую они сами никогда не напишут. Они предполагают, что вы писали повесть так, как и они могли бы попробовать написать; но тот факт, что они могли бы лишь попробовать, объясняет, почему они так ничего и не написали. Однако неужели критики Библии здесь смотрятся выигрышнее? Ведь доктор Бультман тоже не написал евангелие. Вопрос вот в чем:: позволил ли Бультману опыт его жизни - жизни, посвященной науке, удаленной от суеты и без сомнения, заслуживающей похвал - проникнуть в сознание давно умерших людей, которые – с любой точки зрения – были вовлечены в процессы, ставшие ключевым религиозным опытом для целой цивилизации? Вовсе не оскорбительно признать - да и сам Бультман согласился бы с этим - что он во всем отличается от древних евангелистов, и эти барьеры - как интеллектуальные, так и духовные - намного больше, чем те, которые могут существовать между мной и критиками моих книг.

Примечания

[24] Минерва (лат. Minerva) — в римской мифологии богиня мудрости.

[25] Речь идет об эссе, опубликованном в книге «Реабилитация и другие эссе» (Rehabilitations and Other Essays; Оксфорд, 1939)]

[26] Позже, в письме под заголовком «Книги для детей», опубликованной 28 ноября 1958 г. в The Times Literary Supplement, Льюис уточняет: «В рецензии на «Страну Великого Тигра», опубликованной у вас 21 ноября, о моей персоне упоминается столь похвально (хотя и косвенно), что рука не поднимается оспорить что-либо; однако во имя справедливости я должен это сделать. Рецензент предположил, что при создании образа Тигра мистер Грин кое-что позаимствовал из моих сказок. На самом деле это не так и невозможно хронологически. Тигр и его страна обитали в воображении мистера Грина задолго до того, как я начал писать. Этот факт может послужить уроком для всех нас, современных критиков. Интересно, сколько достоверных источников, по которым мы учились, достоверны лишь потому, что очевидцы описываемых там событий уже мертвы и не могут им противоречить? »

[27] «Видение о Петре-пахаре» (англ. Vision of Piers the Plowman) – аллегорическая поэма, написанная английским поэтом Уильямом Лэнглендом (род. ок. 1331).

[28] «Королева фей» (англ. The Faerie Queene) — аллегорическая рыцарская поэма Эдмунда Спенсера, оставшаяся незаконченной. Первое издание в трёх книгах вышло в 1590 году, второе издание в шести книгах в 1596 году.

[29] Более подробно тема рецензирования рассматривается Льюисом в эссе «О критике» (On Criticism), опубликованном в его книге «Иные миры. Эссе и рассказы» (Of Other Worlds: Essays and Stories). Под редакцией Уолтера Хупера, 1966 г.; cтр. 43-58.
_________________
За Нарнию! За Аслана!

Ivan

Эта зарисовка реакции мирянина - полагаю, реакции не единственной в своем роде - была бы неполной без упоминания о надеждах, которые этот мирянин тайно лелеет, а также о наивных размышлениях, которыми он иногда поднимает свой дух.

Необходимо принять тот факт, что он не ожидает, будто современная богословская школа будет существовать вечно. Он думает (и возможно, не без радости), что однажды она может исчезнуть. Я уже знаю, насколько преходящи бывают «безусловные успехи современной науки», когда научная школа, их породившая, утратит атрибут современности. Самонадеянное прочтение, которому некогда подвергся Новый Завет, больше не применяется, дабы не профанировать оригинальный текст. В свое время были ученые, которые хотели разделить Генриха VI [30] между полудюжиной авторов и поручить каждому описание кусочка его личности. Теперь так не делается. Когда я был мальчиком, над реальностью личности Гомера могли только смеяться; казалось, что аналитики [,отказавшие ему в существовании,] одержали полную победу. Но похоже, что Гомер снова выбирается из глубины веков. И вот чудеса - убеждение древних греков, что микенцы были их предками и говорили на греческом языке, встречает ныне поддержку. Сегодня мы без стеснения можем верить и в реальность короля Артура. Вообще, всюду, кроме богословия, скептицизм решительно поставил под сомнение самого себя. Поневоле заворчишь, что старое вино рвет свои мехи.

Ни один человек моего возраста не забудет, как внезапно и целиком пала идеалистическая философия его юности. Мактаггарт [31], Грин [32], Бозанкет [33], Брэдли [34] казались возведенными на престол вечности; но они низринулись столь же стремительно, как пала Бастилия. Но вот что любопытно: живя под властью этой династии идеалистов, я то и дело находил у них различные нестыковки и противоречия – о которых, впрочем, никогда не смел сказать вслух. Ужасающая очевидность этих шероховатостей внушала мне уверенность, что это лишь случайные недоразумения. Не могли же столь великие люди сознательно допустить элементарные ошибки - вроде тех, которые заметил я. Но вот в среде их оппонентов возникли возражения, очень похожие на мои – конечно, сформулированные куда более убедительно. И в итоге оппоненты победили. Теперь эти возражения стали бы ключевыми тезисами в отповеди британским сторонникам Гегеля. Таким образом, если кто-то из вас тоже почувствовал робкие и смутные сомнения в отношении именитых критиков Библии, то вам совсем не следует убеждать себя, что эти сомнения - всего лишь ваши глупости. Их будущее может оказаться таким, каким вы менее всего ожидаете.

Некоторое подтверждение нашим выкладкам мы получаем и от коллег-математиков. Когда критик выясняет происхождение текста, ему обычно приходится использовать то, что можно назвать связанными гипотезами. Например, на с. 26 «Богословия Нового завета» Бультман утверждает, что эпизод, где Петр исповедует Иисуса Христом, Сыном Божиим - это «одна из историй Пасхального цикла; она лишь спроецирована назад, во времена жизни Иисуса». Здесь первая гипотеза состоит в том, что Петр не высказывал подобных убеждений. Благодаря ей возникает вторая гипотеза о том, как же была придумана эта история. Теперь давайте предположим - хотя я далек от такого предположения - что вероятность первой гипотезы составляет 90 процентов. Допустим, что и вторая вероятна на 90 процентов. Но рассматриваемые вместе, они не достигают такой же вероятности, так как вторая гипотеза возникает лишь как результат признания первой. Просто суммировать вероятности не получится, здесь имеет место сложная зависимость. И математики говорят, что её вероятность зависимости составляет лишь 81 процент. Я не достаточно силен в арифметике, чтобы развивать эту аналогию, но очевидно: если в комплексной реконструкции вы нагромождаете гипотезы друг на друга, в итоге у вас получится целый комплекс предположений. И хотя каждая гипотеза будет достаточно вероятной, достоверность всего построения стремится к нулю.

Впрочем, не стоит изображать ситуацию слишком темными красками. Мы не фундаменталисты, и считаем, что различные элементы такого богословия отличаются и по силе своего влияния. Чем ближе это богословие к старой школе обычной литературной критики (вроде Лахманновской [35]), тем больше оно располагает нас поверить его выводам. Нас еще можно уверить, что почти идентичные евангельские отрывки не могли быть написаны совсем уж независимо друг от друга. Но дальше мы неизбежно встречаем предположения настолько необоснованные и амбициозные, что наша вера в предлагаемый метод поневоле колеблется; и в то же время, пропорционально этому колебанию, укрепляется наша вера в истинность самого христианства. Одним из таких заявлений, вызывающих глубочайшее недоверие, является тезис, будто какой-то евангельский не может быть исторически достоверным лишь потому, что отражает недостижимый для того времени уровень богословия или экклезиологии. Такое утверждение прежде всего подразумевает, будто нам известно содержание богословской мысли на любом этапе ее развития; и во-вторых, будто мы знаем, насколько быстро это развитие происходило. Подразумевается здесь и необычайная однородность и постоянство развития; а иные варианты неявно отрицаются. Отсюда следует, что множество давно умерших людей - а ведь первые христиане были прежде всего, людьми - известны нам в таких подробностях, о которых, я полагаю, немногие из нас, смогли бы отчитаться, даже если бы прожили в их обществе какое-то время. Неужели возможно охватить все предпосылки и результаты религиозных дискуссий, проповедей, а также всю совокупность индивидуального религиозного опыта? Даже ход собственных мыслей я не изложу с той же уверенностью (и убежден, что никто не в силах это сделать), с которой эти ученые описывают историю ранней Церкви. Предположим, ученый будущего знает, что я оставил христианство в подростковом возрасте, и в то же самое время отправился к учителю-атеисту [36]. Разве эти факты не выглядят более достоверными, чем пути развития христианской теологии в последие два столетия? И неужели этот ученый не признАет, что мое отступление от веры совершилось благодаря новому наставнику? А затем не отбросит ли он любую версию, где я становлюсь атеистом раньше, посчитав ее "наивной и устаревшей"? Увы, ученый окажется неправ. Я приношу извинения, что снова вынужден обратиться к собственной биографии. Но все же, размышления о том, как сильно наша жизнь противоречит всем стандартам исторической науки, кажутся мне очень полезными. Кстати, эти размышления часто приводит к агностицизму.

Впрочем, и мое выступление в некотором смысле можно назвать проповедью агностицизма. Я не стремлюсь уменьшить удельный вес скепсиса в вашем мышлении. Я лишь предлагаю не применять скептический подход исключительно в отношении к Новому Завету и Символу Веры. Попытайтесь посомневаться в чем нибудь еще.

Таким сомнениям, наверное, следовало бы зародиться у самых истоков мысли, лежащей в основе всей современной «демифологизации» христианства. Ее давно высказал Тиррелл [37]: в своем развитии человек восстает против «более ранних проявлений религиозной идеи, ставших неадекватными... Рассматриваемые буквально, а не символически, эти проявления не соответствуют его потребностям. И до тех пор, пока пока он требует указать ему на конкретные понятия, способные его удовлетворить, он обречен на сомнения, поскольку все предлагаемые образы неизбежно будут взяты из окружающей его жизни» [38]

Разумеется, Тиррелл не сказал ничего нового. Псевдо-дионисиевское [39] апофатическое богословие рассуждало аналогично, хотя и не дошло до таких выводов. Возможно, потому, что прежние богословы считали свои концепции неадекватными по отношению к Богу - в то время как Тиррелл считает их неадекватными 'религиозной идее'. Но он не говорит, чья именно это идея. Боюсь, что Тиррелл имеет в виду нас с вами. Итак, являясь людьми, мы знаем свой образ мышления; в то же время мы находим, что догматы о Воскресении, Вознесении, и Втором пришествии не соответствуют этому образу. Но что, если эти понятия выражают не наш, а Божественный образ мыслей?

Возможно, что эти проявления Его замысла, «рассматриваемые буквально, а не символически», в какой-то мере и не соответствуют нашему образу мышления. Чаще всего из этого делается вывод, что их и необходимо рассматривать только символически и аллегорически, но никак не буквально.

Конечно же, этот подход ущербен. Его можно изобразить примерно такой логической конструкцией: все наши понятия проистекают из нашего жизненного опыта; но высшая реальность превышает его; значит, все элементы этой реальности полностью и целиком символичны. Но предположим, что собака попыталась разработать концепцию человеческой жизни. Все составляющие этой концепции берутся из собачьего опыта. Значит, самое совершенное построение, которое наша воображаемая собака могла бы создать, лишь внешне напоминало бы жизнь человека? Однако, такой вывод неверен. Если бы собака изложила на своем языке наши научные исследования, они и впрямь были бы лишь внешним подобием оригинала; но если бы она решила, что еда для людей имеет лишь символическое значение, то оказалась бы неправа. Допустим невероятное: если бы собаке удалось хоть на день стать человеком, открывшаяся разница между ее прежними понятиями и реальным положением дел поразила бы ее не меньше, чем столь же внезапно открывшееся сходство. Собака, благоговевшая перед людьми, была бы потрясена. Собака-модернист, растеряв прошлые убеждения, попросила бы отправить ее к врачу.

Но собака не может увидеть нашу жизнь с человеческой точки зрения. Однако, хотя мы и можем быть уверены, что точнейшие собачьи представления о людях полны аллегорий и символизма, мы никогда не сможем объявить любое из этих представлений полностью символическим. Вообще, нельзя узнать, всё ли в описании рассматриваемого предмета символично, пока не получишь независимого доступа к самому предмету и не сравнишь его с этим описанием. Доктор Тиррелл имеет право утверждать, что событие Вознесения не соответствует его религиозным убеждениям - ведь он знает свои убеждения и может сравнить их с этим событием. Но что сказать, если данное событие оказывается единственным ключом к пониманию трансцендентной и объективной реальности? «Не знаем»? Тогда необходимо серьезнее отнестись к своему невежеству.

Конечно, если фраза "рассматривать буквально, а не символически" означает "рассматривать с точки зрения обычной физики", то рассказу о Вознесении ожно отказать даже в религиозном наполнении. Подъем над поверхностью Земли - а с позиций физики Вознесение интерпретируется именно так - сам по себе не привносит в событие духовный смысл. И следовательно, говорят мне оппоненты, духовная реальность связана с сюжетом Вознесения лишь символически. Ведь в процессах единения Бога Отца с Богом Сыном и Человека с Богочеловеком пространства и расстояния могут не иметь никакого значения. Но кто доказал, что это именно так? На самом деле их утверждения подразумевают, что мы не способны наблюдать, как происходят вышеупомянутые процессы. Но согласитесь, что такая неспособность и заявления о чистом символизме - немного разные вещи. Лишь когда я буду знать, как сам познан, то смогу сказать, какие части рассказа о Вознесении были чисто символическими, а какие - нет. Тогда я увижу, как трансцендентная реальность обходится с нашим миром - то ли она исключает его из себя, отвергая ограниченность материи, то ли непостижимым образом вбирает материю в себя и возвращает ей подлинное значение. Так не лучше ли подождать?

Таков взгляд одной словесной овцы на современное богословие. И священникам следует о нем знать. Возможно, им нечасто придется услышать его снова. Их прихожане редко будут с ними вполне откровенны. Когда-то мирянин стремился скрыть то, что верит намного меньше священника; теперь он склонен скрывать, что верит намного больше. Быть миссионером по отношению к священникам собственной церкви - занятие весьма неудобное. Однако меня гнетет неприятное предчувствие, что, если такие миссионеры вскоре не появятся, то существование Церкви в Англии окажется недолгим.

Примечания

[30] Генрих VI (англ. Henry VI, фр. Henri VI; 1421— 1471) — третий и последний король Англии из династии Ланкастеров. Правил с 1422 по 1461 и с 1470 по 1471 годы.

[31] Мактаггарт, Джон Эллис (1866—1925) — английский философ-идеалист, представитель радикального персонализма.

[32] Возможно, речь идёт о Джоне Ричарде Грине (англ. John Richard Green; 1837 — 1883) — британском историке, авторе популярной «Краткой истории английского народа».

[33] Бернард Бозанкет (1848 — 1923) — британский философ, автор работ по политической философии и влиятельная фигура в вопросах политических и социальных наук в Великобритании конца XIX и начала XX века.

[34] Фрэнсис Герберт Брэдли (англ. Francis Herbert (F. H.) Bradley; 1846 — 1924) — английский философ-идеалист, глава школы абсолютного идеализма (британское неогегельянство).

[35] Карл Конрад Фридрих Вильгельм Лахманн (нем. Karl Konrad Friedrich Wilhelm Lachmann; 1793 – 1851) — немецкий филолог-классик. один из основателей современной практики критического издания античных текстов. Если прежде античные тексты часто издавали по одной рукописи, учитывая остальные несистематически, спорадически или вовсе игнорируя их, Лахманн четко сформулировал правила, по которым следует готовить научные издания.

[36] Речь идёт о профессоре У.Т. Кёркпатрике, у которого Льюис частным образом обучался в 1914–1917 годах перед поступлением в Оксфордский университет.

[37] Джордж Тиррелл (1861–1909)— английский теолог; в 18 лет из англиканской церкви перешел в католическую, вступил в орден иезуитов (1880) и принял сан священника (1891). Являлся одним из ключевых участников модернистского идейного спора в католической церкви в конце XIX века.

[38] Цит. по: Дж. Тиррелл. Апокалиптические взгляды Христа. Христианство на распутье ("The Apocalyptic Vision of Christ's", Christianity at thhe Cross-Roads). Изд-во Longmans, Green & Co., 1909 г. – с. 125.

[39] Псевдо-Дионисий Ареопагит — неизвестный автор «Ареопагитик» (лат. Corpus Areopagiticum) — сборника, состоящего из четырёх трактатов и десяти писем на догматические темы, приписанных священномученику Дионисию Ареопагиту († 96 г.). Сборник появился, скорее всего, на рубеже V и VI вв. и оказал огромное влияние на развитие апофатического (отрицательного) богословия. О происхождении сочинений Дионисия Ареопагита и о времени его жизни единой точки зрения до сих пор нет.

Перевод - Ivan
_________________
За Нарнию! За Аслана!

Cокол